Ужава,

Месяц Пробуждения Природы

Огромный дуб широко раскинулся навстречу солнцу. Будто радуясь теплу, пожалованному благодушным Дарбогом.

На залитую ярким светом поляну выехал всадник в простом дорожном платье. Сзади к седлу его гнедого скакуна был приторочен аккуратно сложенный меховой плащ. В поводу он вел еще двух коней: печального аравиского жеребца вороной масти и рыжего мерина с белой отметиной на носу и солидной поклажей на боках.

У дуба всадник спешился. Обошел дерево.

- Так, Арборис, похоже, наши мальчики попали в переделку, - пробормотал он себе под нос, ковырнув кончиком сапога самодельную берестяную котомку, валявшуюся у самых корней. Присел, провел ладонью над кострищем. - И где же их теперь искать прикажешь?..

На миг его отвлекли шумные хлопки.

Невесть откуда взявшийся вороненок нахально уселся на узловатый сук прямо над его головой. Поправил клювом перышки и пытливо уставился на человека. Но тот не обратил на слетка особого внимания. Мало ли любопытных птах в лесу!

Арборис некоторое время задумчиво разглядывал отпечатки копыт, истоптавших землю вокруг дерева. Нахмурившись, сколупнул ногтем засохшее бурое пятнышко с днища котомки. Вороненок возмущенно закричал на своей ветке.

- Чего голосишь, дурилка? - хмуро бросил монах. Птенец заорал еще громче. Арборис лишь отмахнулся: не мешай! И снова принялся изучать следы у подножия лесного великана.

Наконец, он отвязал от пояса небольшой мешочек. Высыпал на ладонь горсть блестящего порошка. Наклонившись, прошептал короткий наговор и резко дунул. Невесомые крупинки вспыхнули искорками, закружились, свиваясь в тончайшую серебристую нить, которая протянулась в сторону леса...

Арборис, отряхнув руки, поспешил вскочить в седло.

Но вороненок опередил его. Довольно каркнув, он сорвался с ветки и унесся в чащу. Туда, куда устремилась сверкающая паутинка.

Глава седьмая

БОРУСКИ

ВДАЛИ утробно заухал пугач*. Над трясиной прокатился тягучий, пронизывающий стон - из конца в конец: то усиливаясь, то затихая.

Жижа у берега забурлила, запузырилась. Из ряски начал медленно расти темный горб. Как прыщ на грязной коже. Как шишка после доброго удара... Все больше, все шире. Точно великан, расправляющий плечи.

Еще чего! Станет великан жить в болоте!

Морок колдовской! Страхолюдина. А то и сам... Ох! Лучше и не поминать его имя.

Белесая дымка рассеялась. Словно испугалась неведомого существа, расступилась почтительно. А и то не разглядеть, что там ползет из темноты.

И вой этот треклятый нарастает, коробит ознобом кожу.

А-ах! Вот и огоньки вспыхнули. Синенькие. Блудячие. Бегают, перемигиваются...

Приближаются.

Чудно, но страха Олешка не чувствовал. Было простое любопытство. Что дальше-то?

Вой прекратился. Горбатая громадина нерешительно шагнула к берегу, разнося окрест противные чмокающие звуки. Остановилась у самой кромки. Затопталась неуклюже. Будто не в силах переступить невидимую черту. Шумно вздохнула.

На княжича повеяло могильной стылостью. Бр-р!

Чудище протянуло к россу облепленные тиной и слизью лапы с крючковатыми когтями. И снова глухо вздохнуло.

Э-э, не достать!

Осмелевший княжич показал "великану" язык. Тот обиженно заквохтал. Как курица. Опять потянулся к россу. Ближе, ближе...

Олешка вдруг понял, что не может сдвинуться с места. Будто прирос к земле. И эти вонючие лапищи сейчас заграбастают его. Мама!

Разрывая тьму, с небес брызнули золотые капли. Княжич окунулся в ослепительный всепоглощающий свет. От нестерпимого сияния зажмурился. Но даже сквозь сомкнутые веки различил, как откуда-то сверху спускается прекрасная дева в длинных белоснежных одеяниях, развевающихся на незримом ветру.

И тоже протягивает к нему руки.

Нет, ветви, покрытые молоденькими, нежно-зелеными листочками. И так уютно, так спокойно в ее объятиях...

Злая сила сдавила плечи княжича, выхватила из ласкового плена, понесла, ударила оземь.

Ой-е!.. Неужто болотник одолел небесную красавицу?!

Олешка продрал глаза.

Со всех сторон его окружали люди. Незнакомые. Мужики. В простых деревенских рубахах и мешковатых штанах. Кто босый, а кто в лаптях. И как один лысые, макушки аж сверкают. Лишь длинные хохлы торчат посреди лбов. Где-то он уже видел подобное?

Смотрят недобро. Молчаливо.

Слышно: ветер насвистывает, перебирает камыш на болоте.

Маленький островок среди бурой мшины* плотно зарос березками. Светлыми, нежными. Целая рощица. Ах, как листочки беспечно шелестят под ярким солнышком. Тепло, мирно...

Если бы не чужаки!

Олешку держали двое. Крепкие молодцы. Справились, да? С пацаном? Храбрецы!

И Санко схватили.

Княжич дернулся, силясь освободиться. Не тут-то было! Его осадили так, что он бухнулся на колени. Чуть не впечатался носом в смрадное месиво из травы и слизи.

- Не дурысь! - раздался чей-то голос.

Олешка завертел головой.

Это, верно, сон?! Дурной сон!

Матушка-берегиня, где ты?..

За спинами мужиков Олешка приметил гать, уходящую куда-то в глубь трясины. Наверное, по ней и пришли эти...

- Не дурысь, хлопец! - снова услышал княжич. От ватаги молчунов отделился пожилой усач в меховой безрукавке. - Ад нас не уцячёшь.

Да что вам нужно-то? Росс часто заморгал, ощутив, как потяжелели ресницы. Не хватает еще разреветься перед незнакомцами. Не дождетесь!

Он попытался встать. Но неуклюже опрокинулся назад. Ему дали упасть, а затем цепко взяли за плечи. Варок, вот стыдоба! Ну, давайте, насмехайтесь!

Никто вокруг не проронил ни звука.

Усатый приблизился, сел на корточки перед распластавшимся княжичем.

- Чый жа ты будэшь, таки жвавый?

Мальчик не ответил. Не успел.

Обок, как черт из коробка, вырос худющий человечек в грязном балахоне, с взлохмаченными патлами и выпирающими изо рта гнилыми зубами. Одной рукой он сжимал за шею петуха, другой - кривой кинжал. Сверкая бельмами и тыча пальцем в Олешку, патлатый дико заверещал:

- Яни апаганили свящчены гай! Гора нам! Гора! Духам потрэбна хвяра. Кроув чужынцев пазмывает нашы нягоды, напаит нашы поля силай. Тольки кроув скончит паморку. Будзь цвёрд, правадыр! Заклинаю цябе!

Брызгая слюной, человечек то припадал к самой земле, то вздымался, вытягиваясь в сутужину*. С последними словами он отшвырнул петуха. Бедная птица, безумно квохча, заметалась меж ног пришельцев.

В ушах княжича звенело: "Кроув! Кроув!" Он понял, что вопил волосатый. И похолодел. Заповедная роща! Их занесло в заповедную рощу?! О, боги!

- Смерць! Смерць чужынцам! - подхватили чубатые.

Уй! Пропали! Эти не пощадят.

Олешка оглянулся на Санко. Что делать, подскажи?

Славон стоял недвижно, опустив голову и плотно стиснув губы. Молчит. Как всегда!

Княжич разозлился. Санко скорее сдохнет, чем станет унижаться. Гордец! А я не хочу помирать! Понял, ты?!.

Изловчившись, Олешка пнул одного из своих притеснителей в колено. Молодой парень охнул и ослабил хватку. Второму, толстому и неуклюжему селянину, росс впился зубами в палец. Противник взвизгнул и выпустил пленника.

Олешка вскочил. Заорал:

- Очумели вы тут? Я вам...

За так не возьмете!

Княжич потянулся к сапожку, за ножом. Совсем позабыв о том, что давно бос.

...Его сбили, повалили в грязь. Он, конечно, дрался, лягался, кусался, но куда мальцу против дюжих мужиков? Будь ты хоть трижды боец!

Зажатый с боков и схваченный за руки и ноги, Олешка закрыл глаза и заплакал. Вот теперь стесняться некого. Он сделал все, что смог! И будь что будет...

Варок! Чем прогневил я тебя, Великий Княже?.. Прости мя, отрока неразумного! Прости и помоги! Молю тебя! Нашли стужу колдовскую. Ну, помнишь, как в реке? Что тебе стоит? Не надолго. Нам хватит, чтоб смы... сбежать. Только и всего!

Только и всего...

Бесноватый в балахоне опять завел свою окаянную песню. "Кроув!" - вновь застучало у росса в висках. Перед взором полыхнуло: крикливый тощак с кинжалом в побелевших пальцах медленно, будто страшась бессильного отрока, приблизился к нему. Кривое лезвие заблестело на солнце, ослепило. Но прежде Олешка различил каждую зазубрину, каждую царапину на клинке...

- Опамятайтесь, людзи! Не по Праувде малых губиць.

Кинжал выскользнул из кулака волосатого, а сам он, точно сметенный порывом бури, отлетел к чубатым соплеменникам.

Да это же боруски! Княжич вдруг вспомнил рисунок на карте Поднебесья...

Олешка с усилием разлепил веки. Его никто не держал. Волосатый скулил и корчился на краю болота. Над ним, тяжело опершись на клюку, возвышался белобородый дед.

- Не табе вырашаць доли чалавечы, Хорь. Ты не вяшчун, а няувмелы вядзьмячишко. Гэть адсюль!

Обратившись к остальным, старик молвил:

- Абвяшчяю хлапцев маими госцями и бяру пад абарону. Хто супрац, маже выкликаць мене на паядынак. Ну, хто смелы?

Смелых не выискалось. На согбенного старца смотрели виновато. Даже старшой, в безрукавке, не нашелся, что ответить.

- Так вось... А яшче, - дед на удивление проворно подскочил к Олешке и, ухватив его под локоть, поставил на ноги. Взметнул десницу мальчика ввысь. - Спазнаёте?

Княжье колечко полыхнуло голубым огнем.

По гати шагали недолго. Едва сошли на твердую землю, за деревьями показались высокие камышовые крыши. А потом, на широкой елани*, и дома. Немного - с десяток. Но просторные. Стояли они вкруг. За каждым к лесу тянулся вспаханный надел. На отшибе Олешка приметил кузню и еще несколько мелких построек и землянок.

Отчаянно брехали собаки, почуявшие чужаков.

На деревенской площади возвышался четырехликий бородатый идол. Княжич чуть не споткнулся на ровном месте. Варок! И это он уже где-то видал! Что за наваждение?!

Кумир взирал на росса сурово и безмолвно.

Как и сами боруски. Поглазеть на незнакомцев сбежались, пожалуй, все обитатели селенья. И старики древние приковыляли. А матери принесли младенцев. Но никто не проронил ни слова.

Молчание нарушил старшой. Выйдя вперед, он провозгласил:

- Гэта наши госцы. Чадобор, - он кивнул на белобородого, - пазнаув их.

И, поклонившись отрокам, изрек:

- Витаемо вас. Не тремайце лиха. Праламите з нами хлеба и абагрейцесь за нашым ачагом.

- Вох, и што яны таки мурзаты! Як жабы болотны, - всплеснула руками толстогрудая баба.

- Пачакай, жанчына! Пакуль што мужы кажут, - Чадобор грозно взмахнул клюкой. - Слухайце, людзи, добрыя вестки. Пярсцёнак Славибора вярнувся. Прароцтва збылось. Пасылайте ганцов к суседям и кнежу. Кликайце в Лихаборье. У нас сягоння свята.

Что сбылось? Княжич захлопал глазами. И Санко, похоже, ничего не понял. Опять смурной стоит. Эй!

- А цяпер, Чарушка, - дед обратился к толстогрудой, - мажешь пастарацца аб хлопчиках. Адмыйце их, бабы, накармице. Да вечару яны павинны быць у найлепшем выгляде.

Их повели в гостевой дом.

Мимо, вздымая пыль, пронеслись несколько чубатых всадников на неказистых гривастых лошадках. Без седел, с одними попонами. Гонцы?

Что здесь вообще творится? Во имя Варока объяснит кто-нибудь? А?

Пока шли, Олешка с любопытством надзирал по сторонам.

Скудная деревенька. Плетни кривые. Кровли драные. Подгнившие венцы у изб. Улички быльем поросли. Не радостно как-то... И животина неухоженная. В Гардарике таких хозяев засмеяли бы давно. А эти вроде живут, не тужат.

Ладно: всяк по-своему судит, как любит приговаривать Арборис, однако истинные судьи - лишь боги.

Наперво "чужынцев" накормили. Просто: щами да кашей. Однако сытно. И добавки радушные хозяева не пожалели.

Но словечко бы кто вымолвил. Улыбаются только! Языки проглотили? Или у них так принято гостей встречать? Странно.

А может, стесняются? Выговор-то у местных больно смешной: "цяпер", "жанчына", "выгляд"... Но вроде понятно все. Ну, или почти все.

Санко тоже молчит. Заразился, что ли? Рожа недовольная.

Не порадовался даже, когда их спровадили в мыльню. Отобрали грязную одежу, хорошенько пропарили, оходили вениками. У-ух! Ляпота! Будто наново родились. Точно дома побывали. Княжичу, признаться, вылезать из жаркой парилки ой, как не хотелось.

И все б ничего: одни бабы да девки рядом ошиваются! Княжич уж краснеть устал. Ну, чего лупятся-то? Одна особенно - могутная*, хоть на вид почти ровесница, с веснушками и косой до пояса. Так и зыркает. И хихикает. Зыркает и хихикает. Дура!

После истобки* одели в чистое - в рубахи до колен. Словно несмышленышей. Тьфу, стыдоба! Олешка было заикнулся о родных шмотьях. Но Чарушка махнула рукой: да вон ваши портки, не бойтесь, сушатся.

Потом пришел колченогий дед, обмерил Олешке ступню. И вскоре принес лапти. Княжич перекривился, но отказываться не стал. Лучше, чем босым ходить. Да уж, и впрямь небогато живут. У россов в самой захолустной деревеньке и то в коже ходят. Известно ведь: ажно вороги обутых уважают. Дядька Твердята рассказывал: когда предки основались в Приозерье, к ним за данью пришли тартары. Но увидали, что у противника все вои* в сапогах, и ушли, заявив, что лучше поищут себе лапотников. Далее>>>